Одной из составляющих самосознания и сплоченности общества является память. Хотя память всегда индивидуальна и субъективна, она, тем не менее, играет важную роль для любого народа. В частности, память о славном героическом прошлом играет ведущую роль в формировании и поддержании национальной гордости членов сообщества. Память не обязательно является общей для всей нации в целом. Она определяется отчасти родным городом или деревней, областью, религией или национальной принадлежностью человека.
Дореволюционная Россия отличалась фрагментарной культурной памятью, так как не существовало идеального образа страны, но наиболее широко принятыми элементами такой памяти были царь и православная церковь. В 1917 году монархия рухнула, а церковь готова была пасть жертвой воинствующего безбожия нового режима [1].
Революционные события в России были созвучны характерной для эпохи тенденции «отрицания» культуры. Эта тенденция была пронизана идеями новизны, невозможности прежних культурных форм, конфликта поколений, кризиса исторического сознания, мироощущения разрыва с прошлым. Большевистский проект строительства новых общественных и культурных форм, формирования «нового человека» вписывался в названную тенденцию. Его императивом стала ориентация на будущее, радикальный разрыв с прошлым, что предполагало слом традиционных механизмов трансляции социально-культурного опыта. Это нашло, в частности, выражение в календарной реформе и реформе алфавита, ликвидации чинов и званий, демонтаже ряда монументов царского режима и возведении новых по плану монументальной пропаганды [2].
Кроме того, большевики стали проводить национальную политику, в корне отличавшуюся от политики Российской империи. В книге «Правители и жертвы: русские в Советском Союзе» советолог Дж. Хоскинг склоняется к мысли о бесправности и приниженном статусе русского этноса в СССР.
Насколько это утверждение Хоскинга соответствовало действительности? В данной статье и попытаемся ответить на этот вопрос.
Политика памяти в Советской России в 1920-е годы
Политические элиты практически всегда стремятся конструировать историческую память в собственных интересах. Так формируется государственный миф о прошлом народа и страны. Собственно, мифологизация истории является важным элементом политики памяти, осуществляемой с помощью политической пропаганды и культуры [4].
Если говорить о памяти о Первой мировой войне в 1920-е годы, то, в отличие от большинства европейских стран — главных участниц Первой мировой войны, в Советской России межвоенного периода историческая политика не была направлена на превращение памяти о войне в доминирующий «мемориальный проект». Она была подчинена задачам утверждения мифа о Революции, легитимации советского режима и политической мобилизации населения.
Пораженческая позиция большевиков в период войны, их потребность в удержании власти и ее легитимации, разрыв с традициями дореволюционной России – все это способствовало утверждению в Советской России ленинской концепции «захватнической с обеих сторон», несправедливой, «империалистической» войны как интерпретационной модели, применявшейся по отношению к мировой войне [3].
Апеллируя к негативному окопному опыту солдат и разочарованию населения в войне в ее последний период, используя методы массовой пропаганды, политического контроля и репрессий, большевики продвигали концепт «империалистической войны» в сознание общества, конструировали его коллективную память, вытесняли и подавляли альтернативные дискурсы.
Коммуникативная память бывших участников войны была поставлена под политический надзор путем установления контроля над общественными организациями ветеранов, создаваемыми сверху, недопущения стихийных объединений ветеранов, запрета организаций, занимавших «антибольшевистские» позиции, мониторинга настроений и поведения населения. «Союзы фронтовиков» – объединения ветеранов, создававшиеся еще в период мировой войны, – были подвергнуты репрессиям и распущены [3].
Революция всегда являлась одним из факторов частичного или полного стирания социальной памяти, поскольку в ходе нее насильственным путем идет уничтожение старых устоев и традиций. Как отмечает Дж. Хоскинг, семья является одним из самых сильных носителей памяти, поэтому с первых же шагов большевики стали предпринимать меры, чтобы подорвать ее, как для того, чтобы ослабить чувство собственности, так и для того, чтобы вовлечь женщин в более активное участие в жизни нового общества [1].
Согласно новым законам, церковный брак перестал быть гражданским актом, и любое устойчивое сожительство, зарегистрированное или незарегистрированное, считалось семьей. Было отменено различие между законными и незаконными детьми, так что немногие сохранившиеся наследственные права могли быть востребованы любым отпрыском. Аборты теперь разрешались по простому обращению женщины, а для развода достаточно было уведомления партнера [1].
Советская власть, ориентированная на разрушение традиционного института семьи, способствовала огосударствлению функций воспитания детей через создание системы детских дошкольных и школьных учреждений, дискредитации идеи семейного очага, которая позиционировалась как проявление мещанства. Семья в ее традиционном варианте мешала реализации трудового потенциала женщин и конкурировала с коллективистскими ценностями, декларируемыми большевиками [5].
Коммунисты, в сущности, хотели уничтожить социальную память, чтобы, так сказать, на освободившихся культурных строительных площадках воздвигнуть собственные храмы. С самого начала большевики отдавали себе отчет в том, что важно не только разрушить традицию, но и создать собственную социальную память, закрепив ее посредством выразительных символов, которые бы находили отзвук в душе простого народа, таких как общественные праздники, ритуалы, парады и театральные представления [1].
В частности, в начале 1918 года большевики объявили конкурс на создание памятников, которыми намеревались заменить монументы в честь царей и генералов на площадях и в парках городов страны. При этом представленные на конкурс работы отражали всемирную, а не русскую историю – так, 17 июля Совет народных комиссаров принял постановление, согласно которому в Москве должны были появиться «50 памятников людям, великим в области революционной и общественной деятельности, в области философии, литературы, наук и искусств». В ориентировочный список вошли, в частности, Брут, Роберт Оуэн и Робеспьер.
Национальная политика в СССР
Россия воспринималась большевиками как сверхнациональное образование, как прошедший «очищение» призрак старой империи и как бестелесный предтеча будущего пролетарского международного государства. Интернационалист Н. И. Бухарин говорил на XII съезде партии (1923), что русский народ необходимо искусственно поставить в положение более низкое по сравнению с другими народами и этой ценой «купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций». М. И. Калинин призывал поставить малую национальность в «заметно лучшие условия» по сравнению с большой [6].
Для ослабления потенциального доминирования русских советские вожди проводили сознательную политику «коренизации» – поддержки нерусского коренного населения. Во многие регионы Советского Союза проще было послать русских для развития управления и содействия экономическому развитию — они обычно были лучше подготовлены и больше знакомы с функционированием современной экономики, чем нерусские. Однако сделано было наоборот – проводя политику коренизации, партия сознательно решила подготовить местные кадры для выполнения этой работы [1].
По регионам были разосланы этнографы для изучения местных языков, обычаев, верований, хозяйственной жизни, племенных отношений и других факторов, сказывающихся на этнических характеристиках народов. Результаты использовались в программе, которую можно было бы назвать «этническим конструированием», ее суть состояла в собирании новых наций из сырого этнического материала и наделения их собственными республиканскими институтами [1].
Одним из первых примеров политики, которую можно было бы считать антирусской, была кампания террора, проводившаяся в 1919 г. против донского казачества, которое было сплошь русским по происхождению. Правда, эта кампания была первоначально задумана как часть классовой борьбы. Будучи одними из самых стойких сторонников старого режима, многие, но, конечно, не все, донские казаки воевали на стороне белых во время Гражданской войны [1].
На Северном Кавказе вновь созданная в 1921 г. Горская Народная Автономная Советская Республика начала свое существование со следующего решения: «Для удовлетворения отчаянной потребности безземельных горных народов начать немедленное плановое выселение казацких поселений». В процессе выполнения этого решения были выселены со своих земель и депортированы 15 тыс. казаков [1].
Точно так же между 1920 и 1922 гг. в Туркестане новая советская власть проводила земельную реформу в пользу местных народов, в процессе которой многие недавние славянские поселенцы были лишены собственности и изгнаны, очевидно, по этническому признаку, вне зависимости от того, относили их к кулакам или нет. На местах эта политика проводилась крайне жесткими методами: крестьянским хозяйствам давали 48 часов, чтобы собрать вещи и покинуть свои дома и поля [1].
В Узбекистане коренизация проводилась прежде всего путем предоставления узбекам преимуществ на рынке труда, когда в ряде случаев увольняли славян, чтобы взять на работу представителя коренного населения.
Как отмечает Хоскинг:
«Русские были ущемлены не только этнически, но также институционно. Их республика, РСФСР, имела очень шаткий и весьма скромный статус; это был жалкий гигант среди советских республик. Конечно же, это была никакая не «Россия», если говорить о потенциальном национальном государстве. Это было лоскутное одеяло из автономных республик, областей и т.д. Кроме того, руководство страной продолжало отрезать от него кусок за куском. В 1924 г. из территории РСФСР были выделены Туркменская и Узбекская Советские Социалистические Республики. Витебскую, Гомельскую и Смоленскую (временно) области передали в состав Белорусской республики. В 1936 г. огромные пространства центральноазиатских степей и пустынь, от Сибири до северной Средней Азии, были преобразованы в Казахскую ССР. Карело-Финскую республику выделили во время советско-финляндской «зимней войны» в 1940 г., но вернули в состав РСФСР в качестве автономной республики в 1956 году. В 1954 г. во время празднования 300-летия воссоединения Украины с Россией в качестве жеста доброй воли РСФСР передала Крым в состав Украинской ССР. Эти противоречивые и обросшие далекоидущими последствиями передачи территории показывают, что РСФСР никогда не рассматривалась как родина русского народа, скорее, на нее смотрели как на остаточную территорию, которую можно кроить и перекраивать ради удобства администрирования» [1].
Дж. Хоскинг верно указывает на то, что у русских не было средств защищать собственные интересы, когда они сталкивались с интересами других национальностей. Об этом же говорит и историк Александр Вдовин, который отмечает, что русские национально-государственные интересы были, по сути дела, принесены в жертву интересам призрачного Мирового СССР и национализму «угнетенных» народов бывшей царской России [6].
Заключение
Официальная идеология вплоть до конца 1920-х годов исходила из тотального осуждения дореволюционной истории страны. Русскому народу навязывалась мысль, что до революции у него не было и не могло быть своего отечества. Россия именовалась не иначе как тюрьмой народов, русские — эксплуататорами, колонизаторами, угнетателями других народов [6]. Первое поколение советских людей в советской стране воспитывалось не для защиты родины, а для защиты всемирных идеалов, «мировой революции».
Дело дошло до того, что конференция историков-марксистов «установила» в январе 1929 года полную неприемлемость термина «русская история» из-за того, что этот старый, унаследованный от царской России термин был будто бы «насыщен великодержавным шовинизмом, прикрывал и оправдывал политику колониального угнетения и насилия над нерусскими народами» [6]. Историк Михаил Покровский, утверждая, что великорусской народности не было, писал, что «Москва — слово финское».
Не рассматривая РСФСР как русскую республику, большевики достаточно легко перекраивали ее по своему усмотрению, передавая то одной, то другой республике часть ее территорий. Последствия этих шагов мы можем наблюдать сейчас – не стоит забывать, кто способствовал «коренизации» Украины и передаче Крыма в состав УССР.
Использованная литература
[1]. Хоскинг Д. Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе / пер. с англ. В. Артемова – М: Новое литературное обозрение, 2012.
[2]. И. Е. Кознова, С. А. Никольский. // Прошлое в политике и культуре советской России. Вестник славянских культур. 2017. Т. 43. С. 52–69.
[3]. О. С. Поршнева. «Империалистическая война» в большевистской политике памяти: институциональный аспект (1920–1930-е годы) // Новейшая история России, Т.10, N.1. 2020.
[4]. Голосеева А. А., Хохлов А. А. «В лабиринте идейных поисков: способы конструирования памяти о неудобном прошлом (на примере событий революции 1917 г. и Гражданской войны). Наука. Культура. Общество, 2024.
[5]. Раннесоветское общество как социальный проект, 1917–1930-е гг.: монография : в 2 ч. Ч. 2 : Советское общество: культура, сознание, поведение / Коллектив авт. ; под общ. ред. Л. Н. Мазур ; М-во науки и высш. образования, Урал. федер. ун-т. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2018.
[6]. Вдовин А. И. Русские в ХХ веке. Трагедии и триумфы великого народа. – М.: Вече, 2013.
Свежие комментарии